Первомай – это отнюдь не «праздник весны и труда», как окрестили его власти современной России. И даже не день «борьбы трудящихся за свои права». Это день международной солидарности трудящихся в их борьбе за свои права. Поэтому в канун очередного Первомая пора посмотреть на то, как обстоят сегодня в России дела с борьбой и солидарностью трудящихся.
Статистика массовых трудовых конфликтов поставлена в «демократической» России неизмеримо хуже, чем при батюшке-царе. Тогда чиновники и Кит Китычи были, как ни странно, все-таки более восприимчивы к реальности, нежели чиновники и Кит Китычи «постсоветские». Царское МВД не побоялось выпустить ряд фундаментальных отчетов о статистике стачек в России с 1895 по 1908 год. «Общество заводчиков и фабрикантов» также не стеснялось публиковать в своих ежегодниках подробные данные о стачках за последующие годы (хотя «в меру» их фальсифицируя). На данные обоих этих источников широко ссылался Ленин во многих своих работах. А нам сегодня на что прикажете ссылаться?
Государство в лице ФСБ, МВД, минздравсоцразвития и минэкономразвития наверняка ведет для себя учет реальных трудовых протестов. Но эти сведения остаются засекреченными. Трудно также поверить, чтобы такого учета не вели ФНПР и «профсоюз олигархов» – РСПП. Должны вести! Но результатов не публикуют. Что касается Росстата, то он принимает во внимание только «законные», то есть разрешенные властью акции протеста. Реализация же конституционных прав и свобод – на референдум, на пикеты, митинги и шествия, на забастовки, на объединение в политические партии и т.д. – обставлена у нас такими юридическими загогулинами, что их практически невозможно реализовать, оставаясь в рамках этих загогулин. Словом, то, что не упомянуто в законах, того в природе не существует. Руководствуясь этим правилом, Росстат «насчитал» за весь 2009 год только одну(!) забастовку.
В результате одним из немногих российских учреждений, регулярно публикующих итоги мониторинга трудовых протестов непосредственно на предприятиях, оказалась скромная некоммерческая организация – Центр социально-трудовых прав (ЦСТП). Однако этот Центр, черпая сведения исключительно из СМИ, не дает сведений о числе протестующих, а для забастовок – об их упорстве, продолжительности. Зато ЦСТП особо выделяет среди всех протестных экономических акций так называемые стоп-акции. Это не только забастовки, но и голодовки, отказы от работы по статье Трудового кодекса о невыплате зарплаты или такие отчаянные по нынешним временам меры, как захват предприятия рабочими. Свой мониторинг всей, а не только экономической, протестной активности ведет КПРФ, и также на основе сообщений СМИ. В нем в отличие от ЦСТП приводятся данные о численности участников рабочих требований. При этом ясно, что две разные службы неизбежно обозревают разные массивы реальности, применяют разные методы оценки и учета данных. Тем не менее я полагаю возможным свести эти данные в одну таблицу, поскольку, как мне представляется, они выражают если не одни и те же величины, то хотя бы одни и те же тенденции (см. таблицу).
Что и говорить, налицо мизерные масштабы российской протестной активности по сравнению с движениями трудящихся на Западе. «Смягчающих обстоятельств» два. Во-первых, оба мониторинга опираются преимущественно на сообщения средств массовой информации, а в СМИ «прорывается» только часть событий – что-то наверняка замалчивается под нажимом хозяев или местного начальства, что-то признается не стоящим внимания как недостаточно «сенсационное». Впрочем, даже если бы данные были предельно полны, вряд ли бы масштабы и пропорции существенно изменились. Во-вторых, из российского убожества вовсе еще не вытекает, что на Западе все плохо, а «у нас» все хорошо, потому и протестов мало. «Там» эксплуататорским и эксплуатируемым классам уже больше двухсот лет от роду, а «у нас» – никак не более десяти. Поэтому наши новорожденные и не вполне оформившиеся классы пока не понимают что к чему. Социальная разобщенность – чудовищная, и при этом никому не известно, умрут ли они в отрочестве или разовьются в нечто доселе невиданное.
Поэтому, не особенно сетуя на абсолютные величины, посмотрим на тенденции их изменения (см. диаграмму). Для компактности данные ЦСТП сгруппированы на диаграмме по кварталам. Данные за первый квартал этого года (самые высокие за весь период наблюдения) позволяют предположить, что общий итог будет выше прошлогоднего.
Основной причиной возникновения трудовых конфликтов и протестов было и остается все, что связано с оплатой труда: невыплаты и задержки зарплаты, низкая зарплата, несогласие с изменением систем оплаты. Три
четверти протестов начинаются именно с этого.
Зато за три года заметно изменилась структура протестов. Уменьшилась доля стоп-акций. В 2008 году их было 63%, в 2009-м – 39%, в 2010-м – 43% и в первом квартале 2011-го – 34%. Объективная тому причина вполне очевидна: экономический кризис, упадок производства – не самое удобное время для забастовок и иных стоп-акций. Уменьшение доли стоп-акций, полагают специалисты ЦСТП, свидетельствует также и о том, что работники исчерпали возможности урегулирования конфликта внутри предприятия и ищут возможности для этого вовне. Как хорошо видно на диаграмме, тренд числа стоп-акций почти горизонтален. Зато тренд общего числа устремлен ввысь. Это произошло в основном за счет увеличения доли всевозможных апелляций и прошений. Так, если в 2008 году к хозяевам апеллировал 21% акций трудового протеста, то в 2010-м – уже 54%. Возросли и надежды на государство. Если в 2008 году к властям апеллировало лишь 3%, то в 2010-м – уже 21%. Даже поднимаясь на протест, люди не уверены в своих силах и надеются на «доброго дядю». Но совсем не было апелляций к солидарности других трудовых коллективов.
Очень примечательны отмеченные за последние три года изменения состава участников трудовых протестов. Он быстро пополняется новыми действующими лицами. Вот как менялся состав по годам. Только работники: 62–43–38%. Профсоюзы: 36–70–73%. Партии и движения: 0–9–12%. Резко, в два раза, возросло участие профсоюзов. Предполагаю, что это произошло в первую очередь за счет активизации профсоюзных объединений, независимых от ФНПР.
Что касается отраслевой структуры протестов, то девять десятых всех протестов приходится на сферу материального производства. Это обстоятельство следует особо отметить, ибо в конце девяностых – начале нулевых годов пропорция была обратной: протестова-
ли преимущественно работники здравоохранения, образования и науки. Ныне интеллигенция отступает на задний план и на авансцену выходит рабочий класс. Тройка лидеров выглядит так. Промышленность – 52% от общего числа акций. Транспорт и связь – 18%. Строительство – 7%. В то же время остается крайне низкой доля трудовых протестов в сельскохозяйственном производстве – всего лишь 3%, хотя первобытные формы эксплуатации типа «кущёвских» распространены на селе гораздо шире, чем в городе.
Главным показателем трудовых протестов является их результативность. Данные о результатах трудовых протестов неполны – ЦСТП честно признает, что их удалось выяснить для двух третей конфликтов 2009 года и лишь половины конфликтов 2010 года. Тем не менее для массива известных результатов получаются следующие пропорции. Полное удовлетворение требований рабочих: 2009 год – 18%, 2010 год – 22%. Частичное удовлетворение требований рабочих: 14 и 15%. Начало переговоров рабочих и хозяев: 41 и 39%. Преследования зачинщиков и активистов акций протеста: 28 и 24%.
Цифры по годам разнятся ненамного, однако все небольшие сдвиги – в пользу рабочих и в ущерб капиталистам. Это обнадеживает, но говорить о том, что мы имеем дело с устойчивой тенденцией, пока преждевременно. Пока преобладает такой исход, как «начало переговоров». «Для того чтобы начать диалог, – отмечает по этому поводу специалист ЦСТП Пётр Бизюков, – оказывается нужна забастовка или митинг. Получается, что работодателям в этих случаях нужно убедиться в том, что перед ними партнер, способный оказывать влияние на ситуацию, – без этого диалог не начинается. Это говорит о том, что работодатель ориентируется не на правовые институты, а на механизм, основанный на «праве сильного», который не имеет никакого отношения к демократическому, правовому и уж тем более социальному государству». Сетования на то, что «работодатель» не ориентируется на право, несколько наивны – он никогда и не будет на него ориентироваться, пока рабочие на него не надавят, не продемонстрируют свою силу.
Наконец, о ключевом показателе зрелости рабочего движения – удельном весе акций солидарности со своими братьями по классу. Особенно ценны в таких случаях забастовки солидарности. И именно здесь самое слабое место. ЦСТП приводит такие цифры. Забастовок солидарности не было ни одной. Отмечены лишь митинги солидарности, коих проведено в 2008 году – ноль, в 2009 году – 11 и в 2010 году – 4. То есть абсолютно доминирует забота о цеховых, но не классовых интересах, которые большинством трудящихся вовсе не осознаются.
Резюмируя, можно констатировать, что по масштабу и структуре нынешние выступления трудящихся очень напоминают картину первых шагов рабочего движения в России последней четверти XIX века. И это определяет специфику работы левой оппозиции.
Я хорошо помню, как в первые годы после восстановления КПРФ (то есть уже после 1993 года) подавляющее большинство членов партии требовало объявить курс на немедленную всероссийскую политическую стачку с целью свержения антинародного оккупационного режима. Один из партийных съездов даже принял соответствующую резолюцию. Однако не вышло по многим объективным и субъективным причинам. И, честно говоря, не могло выйти в тогдашних условиях интенсивного распада классовой структуры социалистического общества и отсутствия какой-либо классовой структуры вообще. И все бы ничего, если бы на почве констатации этого «Не вышло» не росло целое оппортунистическое направление, трактующее социализм вполне в бернштейнианском духе – как «уходящую вдаль перспективу». Классики и основоположники всегда отвечали разнообразным бернштейнам и каутским в том смысле, что убожество действительности следует воспринимать, как стимул к ее изменению, но отнюдь не как руководство к действию.
